Джон Стайнер «Работа горя в Гамлете. Превращение призраков предков в просто предков», часть 2

Героическое и человеческое

Есть некоторые признаки того, что призраку станет бы легче, если он может вернуться в могилу. Это и предполагает Левальд, когда говорит: «Те, кто знает призраков, говорят нам, что они жаждут, чтобы их освободили от их призрачной жизни и отправили на покой, как предков». (Loewald, 1960, p. 248-9).

Но ни Гамлет, ни его отец не могут избавиться от потребности отомстить, каждого из них тяготит обида, от которой они хотели бы освободиться. Внутренняя ситуация такова, что человек чувствует, что не может восстановить свои поврежденные объекты и тем самым исправить положение, а также не может освободиться от их требований[8].

Гамлет явно возмущен тем, что именно от него все ждут исправления ситуации:
Гамлет
Век расшатался — и скверней всего,
Что я рожден восстановить его!

Он хочет освободиться от бремени и, как мы видим, жаждет, чтобы что-то твердое внутри него смягчилось, он плачет:
Гамлет
О, если б этот плотный сгусток мяса
Растаял, сгинул, изошел росой!

Но мягкость имеет свои опасности, и Гамлет боится, что растает в слезах и ему не хватит мужественности, которая так необходима для мести. Когда призрак появляется в сцене в будуаре, Гамлет умоляет его отвести взгляд, потому что боится, что не выдержит и заплачет:
Гамлет
О, не смотри;
Твой скорбный облик отвратит меня
От грозных дел; то, что свершить я должен,
Свой цвет утратит: слезы вместо крови!

Но если Гамлет разменяет кровавую месть на слезы печали, то он предаст свои рыцарские ценности и совершит переход к человеческому, а значит, должен будет принять в себе женские элементы, которые угрожают мужественности, столь необходимой ему. Такая удивительная интернализация конфликта в Гамлете означает, что он пытается открыть в себе различные элементы, и одним из них является его собственная женственность, которая, в соответствии с предрассудками того времени, считалась слабой и постыдной в мужчине.

Та теплота и печаль, с которой Гамлет вспоминает о Йорике, способствуют смягчению его обиды на женщин в целом, что, в свою очередь, высвобождает заблокированные чувства любви к матери и Офелии. На кладбище он потрясен, обнаружив, что Офелия мертва и ее собираются похоронить в могиле самоубийцы. Будучи полностью преданным своему отцу, он очистил свой разум от каких-либо мыслей о любви, но теперь они возвращаются снова, и он провозглашает:
Гамлет
Ее любил я; сорок тысяч братьев
Всем множеством своей любви со мною
Не уравнялись бы.

Пробуждение его любви стало возможным только благодаря ослаблению его идентификации с военными ценностями средневековых рыцарей, которые олицетворял его отец. Когда призрак отца появляется на крепостной стене, то он предстает облаченным в полные доспехи, которые были на нем тридцать лет назад, когда он победил старого Фортинбраса. А теперь, когда молодой Фортинбрас угрожает напасть и отомстить за поражение своего дяди, от молодого Гамлета ожидается, что он примет на себя военную роль, которую когда-то сыграл его отец.

Но это не в его характере. Гамлет чувствует себя обязанным всё исправить и терпит неудачу, но не потому, что он трус, хотя и обвиняет себя в этом, а потому, что он ставит под сомнение рыцарские ценности, связанные с честью. Его готовность задуматься о последствиях войны и представить себе цену насильственных действий проявляется в его случайной встрече с капитаном норвежской армии, которая под предводительством молодого Фортинбраса держит путь через Данию. Он узнает, что по просьбе Клавдия Фортинбрас собирается пощадить Данию, и будет сражаться только за незначительную часть Польши:
Капитан
Нам хочется забрать клочок земли,
Который только и богат названьем.
Гамлет
Две тысячи людей
И двадцать тысяч золотых не могут
Уладить спор об этом пустяке!
Вот он, гнойник довольства и покоя:
Прорвавшись внутрь, он не дает понять,
Откуда смерть.

Здесь Гамлет признает, что вся бесчеловечность сражения (якобы) за честь и во имя мести действуют как «надувательство», то есть, как гнойник или рак, который подрывает благородные притязания, свойственные рыцарским ценностям. Шапиро (Shapiro, 2005) считает такое осознание является поворотным пунктом и самым мрачным моментом пьесы. Даже тогда, когда Гамлет превозноит необходимость исполнить свое обещание и отомстить за репутацию отца, он осознает всю ту невидимую гниль, которая подрывает эти ценности.

Его отвращение к коррупции повторяется в удивительно мрачном монологе:
Гамлет
Как все кругом меня изобличает
И вялую мою торопит месть!

Здесь перед нами предстает образ молодого Фортинбраса, марширующего по Дании, держащего путь на битву с поляками для того, чтобы выиграть военный приз, ценность которого выеденного яйца не стоит:
Гамлет
Так, за скорлупку. Истинно велик,
Кто не встревожен малою причиной,
Но вступит в ярый спор из-за былинки,
Когда задета честь.
…
Стою и сплю, взирая со стыдом,
Как смерть вот-вот поглотит двадцать тысяч,
Что ради прихоти и вздорной славы
Идут в могилу, как в постель, сражаться
За место, где не развернуться всем.
Где даже негде схоронить убитых?

Не хватит даже места, чтобы похоронить всех тех, кто погибнет в битве! Но все же Гамлету приходится опираться на важность чести для того, чтобы подкрепить свою решимость отомстить, и он настаивает на том, что:
Гамлет
О мысль моя, отныне ты должна
Кровавой быть, иль прах тебе цена!

Гамлет знает, что должен убить Клавдия, но не может оправдать этот поступок, поскольку традиционный призыв к чести, которым оперирует Гамлет, больше не работает (Shapiro, 2005). Тогда он переключает внимание на свое собственное будущее и борется уже не для того, чтобы отомстить, а чтобы выжить и сохранить другие ценности, которые мы связываем с бытием человека.

Гамлет придает этому должное значение, когда, умирая, он называет Фортинбраса своим преемником:
Гамлет
Но предрекаю:
Избрание падет на Фортинбраса;
Мой голос умирающий — ему;
Так ты ему скажи и всех событий
Открой причину. Дальше — тишина.
(Умирает.)

Я думаю, что Гамлет понимает, что политический лидер должен уметь защищать свое государство и при необходимости вступать в войну, а это не то «тесто», из которого он сделан. По мере того, как сцена усеивается отравленными телами членов Датского королевского двора, мы видим, как гниль Датской державы передается Фортинбрасу, как преемнику, который, скорее всего, обладает военными качествами, необходимыми для ее очистки и защиты.

Работа горя как отрыв self (самости) от объекта

Возможно, что самый главный вопрос работы горя – это то, как освободиться от идентификации с утраченным объектом. Фрейд рассматривал привязанность как форму нарциссической идентификации: «Я – это грудь матери, грудь матери - это я», или, в данном случае, «Я – это мой отец, и я полностью идентифицируюсь с его желаниями, как если бы они были моими собственными». В результате такой идентификации возникает конкретный, составной объект, содержащий части self.

Как же тогда возможно разидентифицироваться, разотождествиться, оторвать себя от объекта, вернуть проецируемые элементы self назад, в собственное Эго и позволить утраченному объекту вернуться в могилу? Получается, что мы должны найти в себе мужество бросить вызов и отказаться от объекта, окончательно отправив его в прошлое вместе с мертвыми.

Одна из проблем возникает из-за того, что отказ от объекта может ощущаться как предательство или как убийство. Поэтому тревога и чувство вины неизбежны, и с ними надо будет как-то мириться, чтобы добиться прогресса. Эта тема исследовалась в связи с тем, что Блум (Bloom, 1973) называл «тревогой влияния», когда, например, писатели боятся, что их успех повредит их предшественникам. Бриттон иллюстрировал то же самое у психоаналитиков (Britton, 1998), и я подозреваю, что нечто подобное способствовало тому, что Дарвин длительное время не решался опубликовать свою работу «Происхождение видов». В письме к Дж. Д. Хукеру (11 января 1844 года) он писал: «Наконец-то появились проблески света, и я почти убежден (совершенно вопреки тому мнению, с которого я начал), что виды не являются (это все равно что признаться в убийстве) неизменными» (Hooker, 1843).

Можно представить, какое мужество потребовалось Хукеру, чтобы бросить вызов религиозной ортодоксальности того времени. Несомненно, что тревоги подобного рода испытывал каждый великий новатор. Зигмунд Фрейд считал себя именно таким бунтарем: «... Я вовсе не ученый, не наблюдатель, не экспериментатор, не мыслитель. По темпераменту я не кто иной, как конкистадор - искатель приключений, если хотите, то можно и так перевести, - со всем любопытством, дерзостью и упорством, свойственными человеку такого рода» (Freud, 1900).

Потребность в мужестве для восстания и в терпимости к неизбежной вине за убийство

Гамлет неоднократно обвиняет себя в бездействии, считает, что вместо того, чтобы действовать, он просто сидел и думал:
Гамлет
Так трусами нас делает раздумье,
И так решимости природный цвет
Хиреет под налетом мысли бледным,
И начинанья, взнесшиеся мощно,
Сворачивая в сторону свой ход,
Теряют имя действия.

Мы стали свидетелями того, что Гамлет смотрел на мир сквозь призму рыцарской преданности чести, которая требовала мести за зло, причиненное предыдущим поколениям. Увековечивание циклов мести происходит в результате идентификации с призраками предков, неспособности бросить им вызов и отделиться от их ценностей. В формулировке Фрейда о разрешении (разрушении) Эдипова комплекса мы видим, что сын подчиняется угрозе кастрации со стороны отца, и, как следствие, отказывается от матери, как от объекта своей любви. Это подтверждает доминирование отца и создает иерархию в семье, основанную на подчинении угрозам.

Идентификация, однако, означает, что сын, в свою очередь, будет обращаться со своим потомством, используя те же самые угрозы кастрации, что и его отец, и цикл будет продолжаться до тех пор, пока сын не восстанет и не победит отца. Я предполагаю, что модель Фрейда представляет собой параноидную версию Эдипова комплекса, которая увековечивает авторитарное правление через идентификацию с агрессором. Параноидная версия контрастирует с депрессивной версией Эдипова комплекса, которая возникает тогда, когда сын набирается смелости, бросает вызов угрозе и противостоит отцу. Если сын победит отца, то он должен будет оплакать его смерть, и вынести то бремя вины, которое с ней связано (Steiner, 1996, 2011).

Ценность и необходимость героизма и мести

Шекспир, как всегда, предлагает рассмотреть обе стороны любого спора, и показывает, что мужество необходимо как для осуществления мести, так и для отказа от нее. Он признает существование той ситуации, когда убийство и месть являются правильными, необходимыми и должны быть осуществлены. Но также он признает и существовании иной ситуации, когда следует сопротивляться требованиям, выдвигаемым мстительными внутренними объектами, которые вернулись из мертвых, чтобы преследовать нас. Как будто Гамлет, с одной стороны, должен идентифицировать себя с рыцарскими ценностями эпохи своего отца, а с другой стороны, он должен разидентифицироваться (разотождествиться) с ними, чтобы обнаружить свою собственную идентичность, а также найти мужество, чтобы выразить ее.

В самом начале работы горя идентификация создает сильную связь с потерянным объектом, который подвергается гиперкатектированию (гиперинвестированию) (Freud, 1917). По мере того, как работа горя продолжается, наступает переломный момент и происходит переключение внимания, что приводит к отказу от отца и движению к независимости.

Вера в Божий промысел

Постепенно Гамлет ослабляет связь с отцом, отклоняя собственные апелляции к чести и едва упоминая о мести. Он больше не чувствует себя обязанным решать те проблемы, которые были ему завещаны отцом, и даже готов встретить собственную смерть. Приняв идею о том, что некоторые решения можно оставить на усмотрение провидения, он становится способным в большей степени уважать различие между человеческим и божественным. Самая существенная разница между Богом и человеком связана со смертностью последнего. Поэтому, чтобы стать человеком в полном смысле этого слова, мы должны признать неизбежность собственной смерти. Действительно, только тогда, когда мы признаем, что не можем сохранить утраченный объект живым, мы также откажемся и от фантазий о собственном бессмертии. Только благодаря этому, мы будем способны выйти за рамки конкретного мира и мыслить символически.

Именно в принятии собственной смерти Гамлет отказывается от обладания своим объектом и, признавая свою смертность, он позволяет провидению, или Божьему промыслу, определить его судьбу:
Гамлет
Отнюдь; нас не страшат предвестия,
и в гибели воробья есть особый промысел.
Если теперь, так, значит, не потом;
если не потом, так, значит, теперь;
если не теперь, то все равно когда-нибудь;
готовность — это все…

Чтобы жизнь продолжалась, мы должны быть готовы к ней, а если мы столкнемся со смертью, то это тоже нужно будет принять. Пытаясь выполнить повеление отца, Гамлет становится виновником семи трагических смертей, за которыми вскоре следует и его собственная. Он убил Полония, Розенкранца и Гильденстерна, а также стал виновником смерти Клавдия, Гертруды и Лаэрта, чьи тела теперь усеивают сцену. Его стремление освободиться от навязанных ему невыполнимых требований, наконец, удовлетворяется его собственной смертью. И, поскольку королевский престол переходит к молодому Фортинбрасу, ему больше нечего сказать, лишь только:
Гамлет
«А дальше – тишина».
Месть, как составная часть отказа от всемогущества, также принимается как Божественная, а не человеческая ответственность. Это упоминается в Новом Завете: «Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь» (Библия Короля Иакова, послание к Римлянам, 12:19).

Возможно, то же самое относится и к прощению, которое так хорошо выразил Александр Поуп в знаменитом двустишии из своего «Эссе о критицизме»: «Человеку свойственно ошибаться, Богу – прощать».

Эта мысль может помочь нам принять тот факт, что желание отомстить является частью человеческой природы, и наивно думать, что мы можем подняться над ним и простить наших врагов. Генрих Гейне также пиал об этом (любимая цитата Зигмунда Фрейда): «Прощать врагов, правда, надо, но не раньше, чем они будут повешены»[9].

Гамлет не вернется в виде призрака, чтобы преследовать будущие поколения с требованиями мести, но он остается в нашей памяти как самый запоминающийся персонаж Шекспира. Он продолжает жить как символ, который позволяет нам участвовать в конфликтах, связанных с работой горя, и осознавать трагедию, к которой неизбежно приводит месть.

Пьеса заканчивается прекрасным восклицанием о примирении и умиротворении:
Горацио
Почил высокий дух. — Спи, милый принц.
Спи, убаюкан пеньем херувимов!

Примечания

[8] Вайс (Weiss, 2020) назвал это «дилеммой Джоан Ривьер», когда «индивид не может ни восстановить, ни убежать от своих поврежденных внутренних объектов».

[9] Великий писатель-фантазер может позволить себе выразить - во всяком случае в шутку - психологические истины, которые строго запрещены. Так, Гейне признавался: «У меня самый мирный нрав. Мои желания таковы: скромный домик с соломенной крышей, но хорошая постель, хорошая еда, свежее молоко и масло, цветы перед окном и несколько прекрасных деревьев перед дверью; и если Бог захочет сделать мое счастье полным, он даст мне радость увидеть шесть или семь моих врагов повешенными на этих деревьях. Перед их смертью я, скрепя сердце, прощу им все то зло, которое они причинили мне при жизни. Прощать врагов, правда, надо, но не раньше, чем они будут повешены». Цитата из Heine Gedanke und Einfalle. (Freud, 1930)

Список литературы

Bloom H (1973) The Anxiety of Influence.
Bloom, H (1999). Shakespeare, The Invention of the Human, Fourth Estate, London.
Britton R. S. (1998) Publication Anxiety. Chapter 15, in Belief and Imagination. London: Routledge.
Freud, S. (1900). Conquistador! Letter from Freud to Fliess, February 1, 1900. The Complete Letters of Sigmund Freud to Wilhelm Fliess, 1887-1904, 397-398.
Freud S. (1917) Mourning and Melancholia. S E, 14. 237-258.
Freud S. (1930) Civilisation and its Discontents. S E, 21, 59-145.
Garber, M (2010) Shakespeare's Ghost Writers: Literature as Uncanny Causality. Routledge, London.
Hooker, J D (1843) Correspondence vol. 2, letter from J. D. Hooker, [12 December 1843 – 11 January 1844]. Darwin Correspondence Project, “Letter no. 729,” accessed on 28 April 2022, https://www.darwinproject.ac.uk/letter/?docId=letters/DCP-LETT-729.xml
Loewald H. W. (1960) On the therapeutic action of psycho-analysis. Int. J Psycho- anal. 41, 16 – 33.
Shapiro J S (2005) A Year In the Life of William Shakespeare: 1599. Harper Collins, NY.
Springsteen B and Obama B (2021) On friendship and fathers. Podcast, Renegades: Born in the USA. https://podcasts.apple.com/us/podcast/renegades-born-in- the-usa/id1562920267.
Steiner J. (1996) The Aim of Psychoanalysis in theory and in practice. Int. J Psycho- anal. 77, 1073 – 1083.
Steiner J. (1996) Revenge and resentment in the Oedipus situation. Int. J Psycho- anal. 77, 433-443.
Steiner J. (2011) Seeing and being seen: Emerging from a Psychic Retreat. London: Routledge.