Очень часто мы сталкиваемся с пациентами, которые испытывают трудности в том, чтобы различать людей и неодушевленные предметы. Таким образом работает их сопротивление, которое направлено на то, чтобы отрицать свою зависимость и избавляться от преследующей тревоги.

Такие пациенты верят, что раз уж они пришли в анализ, то аналитик «починит» их по спецификациям какого-то индивидуального и идеализированного образца. Они занимают довольно пассивную позицию, ведут себя как неодушевленный предмет, который аналитик должен отремонтировать. Более того, они считают, что аналитик несет полную ответственность за любые «ошибки» в их анализе.

Если аналитик действует (противодействует) в соответствии со своими собственными нарциссическими потребностями и идентифицируется с идеализированной фантазией пациента, то он может столкнуться с негативной терапевтической реакцией (пациент просто уйдет из анализа) или феноменом зависти к себе.

В таких ситуациях аналитик может стать мишенью садистических требований суперэго, аналогичных реакциям недовольных клиентов, которые отвозят свой барахлящий автомобиль (неодушевленный предмет) к механику. Пациент же ожидает, что аналитик «вылечит» его, при этом сам остается в роли наблюдателя, как на медицинской консультации.

Некоторые пациенты могут считать, что приходят «увидеть» аналитика, навестить его как друга, что часто проявляется в том, что им сложно ассоциировать, а также в их отказе использовать кушетку. Вместо этого они предпочитают разговаривать лицом к лицу.

Такие пациенты полагают, что факт прохождения ими анализа волнует кого-то другого, включая аналитика, но не их самих. Подобное отношение часто отражается в их предпочтении приходить в консультационный кабинет не чаще одного раза в неделю, как будто энтузиазм к серьезному исследованию собственной психики — это в основном забота аналитика, а не пациента.

В книге «Научение на опыте переживаний» 1962 года, Бион предположил, что завышенная оценка неодушевлённого, по сравнению с одушевленным, может быть следствием принудительного расщепления, связанного с нарушенными отношениями с материнской грудью.

Он считал, что если зависть младенца мешает его отношениям с «хорошей» грудью, которая дает ему любовь, понимание, утешение, знание (как утверждала Мелани Кляйн), то преследующая тревога может блокировать физическую потребность младенца в сосании и тем самым ставить под угрозу его жизнь.

«Страх смерти от голода, вызванной недостатком питательных веществ, - писал Бион, - заставляет младенца возобновить сосание. Но это, в свою очередь, способствует расщеплению удовлетворения на материальное и психическое» (1962, с. 10).

Другими словами, данная ситуация приводит к вынужденному расщеплению между физической потребностью в выживании, с одной стороны, и в психическом удовлетворении - с другой.

Такое состояние достигается за счет разрушения только начинающей зарождаться альфа-функции ребенка. «Складывается впечатление, что и грудь, и сам младенец неодушевленные, это влечет за собой чувство вины, страх самоубийства и страх убийства [уничтожить неживое ведь гораздо легче, чем живое!]

Потребность в любви, понимании и психическом развитии теперь отклоняется, поскольку ее невозможно удовлетворить. Поиск материального утешения становится приоритетом» (Bion, 1962).

Путаница между одушевленным и неодушевленным является следствием длительной и естественной зависимости ребенка от родителей, которые воспринимают своего малыша как объект, «принадлежащий» им.

Однако автономия «я» и осознание своей одушевленности – это как раз то, чего должен достичь каждый индивид. И это всецело зависит от способности родителей к ревери.

В другой своей книге «Размышления» (1992) Бион описал еще один важный аспект этой проблемы, а именно то, что младенец атакует объекты, связанные с неудовольствием.

Это, в свою очередь, вызывает у него тревогу преследования и, как следствие, потребность умиротворить эти объекты с помощью механизмов идеализации.

Процесс идеализации достигается путем наделения их в будущем - обычно после их смерти - сверхчеловеческими качествами и превращения их в объекты обожания и поклонения.

Бион утверждал, что, «…вопреки общепринятому мнению, главная особенность объекта обожания или поклонения заключается в том, что он должен быть мертв, чтобы пациент мог искупить преступление.

Искупление происходит посредством того, что пациент покорно пытается оживить то, что, как известно, оживлено быть не может» (Bion, 1992, p. 134).

Другими словами, наказание за нападение на плохие объекты происходит тогда, когда зависимость от неодушевленного (мертвого) объекта - теперь уже одушевленного и идеализированного - гарантированно ничего не дает, подобно тому, как верующий [напрасно] ожидает чуда от деревянной иконы.

Кажется, что бессознательная неспособность отличать одушевленное от неодушевленного работает в обе стороны: мертвые объекты обретают жизнь, а живые становятся неодушевленными. Основной проблемой в этом конфликте является сильная нарциссическая потребность атаковать процесс сепарации и индивидуации.

Конфликт обычно связан с анально-садистическими формами контроля над объектом, направленными на отрицание того факта, что живые объекты автономны и имеют свою собственную жизнь. Более того, этот конфликт работает не только по отношению к внешнему объекту, но и внутри самого себя.

Поэтому пациенты часто жалуются на ощущение мертвенности и «небытия». Данная динамика является важной для понимания любой формы патологической депрессии, а также неспособности пациента брать на себя ответственность за самопознание.