О фильме "Переходный возраст" (2025)

Этот фильм представляет собой редкий и яркий портрет подростковой психики, который был снят с поразительной точностью. На первый взгляд, это история 13-летнего мальчика Джейми, которого обвиняют в жестоком убийстве своей одноклассницы.

Но если посмотреть глубже, то перед нами разворачивается картина разрушения внутреннего мира подростка, в котором отсутствуют надежные объекты, способные удерживать его психику от коллапса. Это фильм–хроника, которая описывает, как формируется психическая пустота в условиях, когда отсутствует понимающий и принимающий другой.

В фильме меня потрясло несколько моментов. В первую очередь, это пропасть между родителем и ребенком. В особенности пропасть между Джейми и его матерью, которая иллюстрирует тотальный дефицит какого-либо эмоционального контакта между ними. Да, мать физически присутствует, но психически является совершенно недоступной фигурой, переполненной своими собственными переживаниями. Да и отец тоже, хотя...

Контакт родителей и сына ограничивается закрытой дверью в его комнату. Но они с некоторых пор даже не пытаются постучать в нее. Запертая дверь здесь – как метафора изоляции, и родители, сталкиваясь с ней, отказываются от каких-либо попыток контакта. Но не потому, что сын не хочет с ними разговаривать, а потому, что они сдались.

Джейми звонит отцу, чтобы поздравить его с днем рождения и, будучи уверенным, что кроме отца его никто не слышит, говорит ему, что хочет сознаться в убийстве девочки. Мать же, невольно «подслушавшая» их разговор, не находит ничего лучше, чем спросить у сына, как его теперь кормят.

Отец отдает Джейми на бейсбол, а потом на бокс, в то время как Джейми нравится рисовать. А когда над спортивными неудачами сына начинают смеяться окружающие, отец сгорает от стыда. Джейми видит, что отцу за него стыдно. И отец, в свою очередь, знает, что Джейми смотрит на него, но не может ничего с собой поделать. Он не находит ничего лучшего, чем отвернуться от взгляда сына.

Это не просто эмоциональная недоступность родителей, это их бессознательная капитуляция перед болью сына. Это и есть провал контейнирования, если использовать психоаналитические термины.
Мы наблюдаем отсутствие объекта, который способен переработать, «пережевать» разрушительные эмоции ребенка, чтобы потом вернуть ему в переваренной форме. Джейми оказывается запертым в мире своих собственных тревог, он «сгорает» от бессилия, страха и одиночества. Но родительские фигуры не приходят к нему на помощь, даже в его воображении.

Второй момент, который меня шокировал, это- сцена с судебным психологом. Возникает ощущение, что на протяжении пяти встреч между Джейми и судебным психологом выстраивается первичный альянс. Мальчик начинает доверять ей: рассказывает интимные вещи, делится ассоциациями, надеется, что «эта взрослая» его видит и понимает.

Но она совершенно бесчеловечно, на мой взгляд, внезапно заявляет, что это их последняя встреча. Он не может поверить, как так? Приходит в ярость и отчаяние, и кричит ей: «Я нравлюсь тебе хоть немного? Просто как человек, нравлюсь?» - вопрос, в котором слышен плач его раненой души и мольба о признании. Как будто он спрашивает: «Неужели я настолько чудовищен, что меня невозможно любить просто так?»

Ответ психолога звучит как приговор: «Я всего лишь выполняю свою работу. Меня ждут в другом месте». Это окончательно разрушает хрупкую надежду Джейми на хороший объект — на внутреннюю фигуру, способную выдержать боль, агрессию, вину. Это не просто отказ в симпатии, это - подтверждение его базового ужаса: ты никому не нужен, не важен и не интересен.

Буллинг в школе служит мощным катализатором той катастрофы, которая происходит внутри Джейми. Мы видим подростка, который от начала до конца остается один на один со своей трагедией. Никто не заглядывает глубже, в то, что скрывается за его яростью — в его отчаяние, в рваную боль, в тоску по объекту, которого, возможно, никогда не было.

Насилие всегда является результатом страданий. Поэтому убийство девочки представляет собой акт, в котором Джейми реализует фантазию об уничтожении отвергающего (и одновременно соблазняющего) объекта. То есть, эта расправа становится проекцией вовне того, что происходит в его внутреннем мире. Это — своего рода отчаянный вопль мальчика: «Я больше не выдержу!»; это — его способ выйти из состояния полной беспомощности, попытка хоть на мгновение ощутить контроль.

И наконец финальная сцена с отцом. Он заходит в пустующую комнату сына, садится к нему на кровать и начинает горько плакать. Вместо сына он укладывает спать плюшевого мишку и говорит ему: «Мне очень жаль, сынок». Это — трагический момент, когда страшное осознание приходит к отцу слишком поздно.

Он плачет не только по сыну, но и по самому себе — по тому взрослому, который не смог остаться в контакте со своим ребенком, перестал им интересоваться и говорить на его языке. И он не понял, где была эта точка невозврата. Где он упустил? Что он сделал не так? Это он виноват в том, что сын вырос таким? Он не может в это поверить.

Он спрашивает у жены, как же они тогда вырастили старшую дочь, которую тоже, оказывается, булили в школе, но ведь она никого не убивала!? «Так же, как и сына», - отвечает ему жена. Они и правда растили своих детей так, как умели, вероятно, так же, как это делали их собственные родители. Других-то сценариев нет, кроме как: так жил мой отец и мой дед. Или такой была моя мать и моя бабка...

Эта история очень многослойная – она и о переживаниях ребенка, и о переживаниях родителей, и о вызовах современного общества. Но мне хотелось поразмышлять именно о том, что, на мой взгляд, происходит в психике мальчика.